Бесы Тимирязевского парка

Статья 98 года из "Совершенно секретно"

Не возвращайтесь в места своего детства. Не возвращайтесь. Вы не найдете того, что ищете. Время не то что движется вспять, оно останавливается. Во всяком случае, так казалось мне, когда после громыхающего Дмитровского шоссе очутилась на этой волшебной аллее, занавешенной от прочего мира золотисто-желтыми лиственницами. Аллея – прямая и тонкая, как стрела, вела как будто в призрачный ирреальный мир, так не похожий на шумную, пеструю, дымную Москву. И даже не красота, не осенняя пышность поразили меня, а некое золотое таинственное молчание. Ни людей, ни машин. Два-три человека попались мне навстречу да горстка молодежи у одного из корпусов, где увидела новую мемориальную доску: А.В. Чаянов (1888 – 1939), российский экономист-аграрник. Профессор Московской сельскохозяйственной академии. Репрессирован, реабилитирован посмертно.

Подумалось почему-то, что Чаянов писал и фантастические повести, в одной из которых утверждал, будто «всякий уважающий себя город должен иметь некоторую украшающую его Гофманиаду, некоторое количество «домашних дьяволов». Не эти ли городские дьяволы определили его печальную судьбу?..

Вот он, третий корпус, где прошло мое детство. Красный кирпич не потерял своего яркого цвета, только штукатурка пооблезла на затейливых балкончиках да на окнах первого этажа появились решетки.

Тогда, в пятидесятые, здесь жили преподаватели академии вместе с семьями. Одинаково бедно, но весело. Весной и летом окна распахивались настежь, дверь тоже была открыта всегда, а эта арка, заколоченная нынче досками, вела в зеленый двор, который и был нашим истинным домом. Здесь, среди кустов, лопухов, разноцветной травы, мы играли в городки, волейбол и «штандар». Путешествовали по мрачноватым подвалам, которые заканчивались где-то у Тимирязевского парка. В те времена мы еще не знали, что в этом месте проходил подземный ход, ведущий от дома графа Разумовского в каменный грот, по сю пору сохранившийся в парке. Наш дом, как и корпуса для студентов, был построен позже, во времена, когда академия называлась Петровской. А об истории этих мест я узнала тоже в детстве от соседки-библиотекарши, которая давала мне читать книжки Лидии Чарской в пестрых потрепанных обложках.

Соседку по странному совпадению тоже звали Лидией. И отчество было у нее редкое – Адамовна. Наверное, поэтому мне особенно запомнилось, как она рассказывала о местечке Астрадамово, которое было здесь в XVI веке и принадлежало князьям Шуйским.

– Астрадамово было просто пустошью, пустым местом, – говорила она почему-то шепотом. – Рядом была еще одна пустошь – Семчино, на ее месте и появилось Петровско-Разумовское. Там, где станция. Текла здесь река Лихоборка. Называлась так потому, что вокруг стояли дремучие непроходимые леса, лихие боры. В Лихоборку впадала речушка Жабна, видимо, водилось в ней много лягушек. А знаешь, почему Петровско-Разумовское? Тень царя Петра I витает в этих местах...

Продолжать Лидия Адамовна боялась. Тогда в Тимирязевской академии, где преподавал мой отец, многие исчезали, и имена их предавали поруганию и забвению.

Из воспоминаний отца, написанных перед смертью, я узнала, что в 48-м сняли с должности и исключили из партии директора академии и учителя отца профессора Немчинова, довольно резко выступившего против академика Лысенко. Самого отца еще на втором курсе исключили из партии за чудовищный по тем временам проступок. В анкете он сознательно упустил факт, что его отец – ярославский крестьянин – ездил в город на заработки, где служил стражником. Репрессии усилились после убийства Кирова: несколько студентов было арестовано, а декан его факультета, умная красивая женщина, отчего-то повесилась. Были случаи и вовсе диковинные. Некий студент, по фамилии Махин, которому отец помогал в немецком, однажды после вечеринки с нехитрой выпивкой признался, что на самом деле он никакой не Махин, а бывший казачий есаул, похитивший у убитого красноармейца все документы и партийный билет. С собой Махин все время носил бритву, чтобы успеть перерезать горло, когда придут забирать. И действительно, судьба шла за ним по следу, «как сумасшедший с бритвою в руке». Кто-то из студентов донес, Махина долго искали. Якобы он прятался в Тимирязевском парке, где было много потаенных мест. Расстреляли как врага народа.

Сейчас я понимаю, почему всегда молчал отец и почему шепотом рассказывала об истории Тимирязевки милая Лидия Адамовна. В истории этой много загадочного и даже мистического.

Петр I в сельце Астрадамове близ теперешней Соломенной сторожки намеревался устроить образцовое сельскохозяйственное заведение, «Амстердамскую ферму». Тем более что с 1678 года «село Семчино, по новому прозванию Петровское», стало собственностью его деда К.П. Нарышкина. Сам Петр, дабы улучшить местную породу молочного скота, выписал племенных быков из Голландии и устроил скотный двор, где завели коров, свиней и другую живность.

В 1746 году к «Петровскому» присоединилось «Разумовское». Дочь Нарышкина вышла замуж за сиятельного графа Кирилла Григорьевича Разумовского, президента Петербургской академии наук.

До сей поры в скверике у главного здания академии растут два тополя. Один называют «Петровским», другой – «Разумовским». Они были посажены в 1865 году, когда и была основана Петровская академия, главным садовником Рихардом Ивановичем Шредером. Лиственничная аллея – тоже детище Шредера, она появилась раньше, в 1863-м.

Самым старинным местом был, конечно, парк. Его называли и садом, и рощей, а появился он более двухсот лет назад, и, как отмечали специалисты, его планировка в модном французском стиле была оригинальна и безупречна. Рассказывают, что в XVIII веке здесь спокойно разгуливали олени и лани, павлины и фазаны, а по серебристой воде прудов плавали белые лебеди. Молодой Паустовский, работая кондуктором на паровичке, который курсировал как раз до Петровско-Разумовского, восхищался «громадами багряных кленов и лимонной бледностью осин». Лип и осин в парке было особенно много. Я спросила отца, почему у осины всегда дрожат листья, он долго объяснял про строение листа, а потом добавил, что, по народным преданиям, на осине повесился Иуда-предатель. И с тех пор чуть ли не во всех странах света осину считают деревом проклятым, недобрым. «Но это выдумки и совсем несправедливо», – заметил отец.

В солнечные дни парк был красив и радостен, но лишь приближались сумерки, все менялось в одно мгновение: тени застилали свет, обволакивали огромные деревья и как будто гнались за нами. Иногда у большого пруда мы встречали странного человека неопределенного возраста. У него были ясные детские глаза, бородка и галоши на босу ногу. Его считали сумасшедшим. Он говорил одно и то же, всегда с доброй, растерянной улыбкой: «Убили Иванова, Иванова убили!» И совсем непонятное: «Мертвая вода... Умер от водянки».

Я расспрашивала о странном человеке Лидию Адамовну. Она долго молчала, потом рассказала евангельскую притчу про бесов, которые вошли в стадо свиней. «И бросилось все стадо с крутизны в море и все потонуло», – говорила она. Потом сказала, что в Тимирязевском парке террорист Нечаев убил своего товарища, студента Иванова. Я была растревожена не на шутку. Даже ночью мне снилось, как стадо свиней с бешеной скоростью гонится за мной по Тимирязевскому парку, а потом проваливается в самый большой пруд.

Позже Лидия Адамовна дала мне почитать книгу Владимира Короленко «История моего современника», добавив, что писатель учился в «Петровке» три курса и все знает.

Книга показалась мне длинной и скучной, но я узнала, что в Петровской академии были особенные порядки, всегда революционные настроения, что напоминала она студенческую казачью вольницу, а Москва была полна рассказами о необыкновенных выходках петровских студентов. Рассказывал Короленко и о грандиозном пожаре, который случился в академии в 1880 году. Тогда полностью выгорело здание сельскохозяйственного музея, огонь пожрал и много редких книг. В одной из газет появилась статья под названием: «Новое испытание или новое преступление? Петровская академия горит». В поджоге опять подозревали революционно настроенных студентов. Из-за всех этих перипетий академию закрывали по приказу царя, кажется, в 1894 году. Но одно место в книге все-таки поразило меня, я даже выписала его в дневник:. «Мы подошли в это время к ивановскому гроту... Теперь это была только развалина. Вершина холма обрушила потолок, и часть грота засыпало. Место было глухое, в стороне от больших аллей. Поблизости сочился ручеек и шумели деревья. Каждый раз, когда я заходил сюда, меня охватывало чувство какой-то особенной тоски. Под шорох деревьев и тихое журчанье ручья я старался угадать значение мрачной драмы. При этом личность погибшего Иванова будила во мне странную симпатию. Может быть, он изверился, как и я...»

«Значение мрачной драмы» довелось мне узнать значительно позже, когда умерла просвещавшая меня Лидия Адамовна, а отцу дали настоящую квартиру в другом районе Москвы. На Лиственничную аллею я приезжала в основном в гости к любимой подруге Наташе Т., романтичной, эксцентричной девушке, обожавшей запретные книги, высокую поэзию и всякую мистику. С ней мы уже вполне осознанно путешествовали по Тимирязевскому парку. Она также подробно интересовалась нечаевской историей и особенно убийством у каменного грота. Кажется, именно с Натальей мы в первый раз прикоснулись к «Бесам» Достоевского, которого обсуждали бесконечно долго.

Больше всего меня поражало само убийство, вернее сказать, его детали и подробности: заманили человека в дебри нашего любимого парка, задушили удавкой, добили, а тело бросили в пруд, казавшийся нам таким прекрасным. Небывальщина! И почему именно студенты Петровской академии вошли в группу со страшным названием «Народная расправа»? Почему именно их выбрал Нечаев, неистовый ученик и сподвижник Бакунина? Только ли потому, что народ в академии учился по преимуществу разночинный и небогатый? Среди документов Иванова обнаружилось «Свидетельство о бедности», выданное в 1865 году. Я не могла понять, как этот тихий, добропорядочный человек с именем Иван Иванович Иванов мог попасть к Нечаеву? Как мог он принимать этот жуткий «Катехизис революционера», провозглашавший «страшное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение»? Как мог согласиться с утверждением, что «революционер – не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире»?

В наши шестидесятые тучи опять сгустились над академией. Очередной революционер-преобразователь Никита Хрущев решил показать ей «кузькину мать». Мой отец в то время был проректором Тимирязевки. В 1961 году вместе с двумя профессорами он написал статью «О системе земледелия». Статья вызвала гнев Хрущева, который, как известно, резко выступал против травопольной системы, решив осчастливить страну исключительно кукурузой. Авторов статьи он заклеймил как «горе-ученых». А дальше пошло-поехало. Отца прорабатывали на разных партийных собраниях, вплоть до бюро ЦК, и, разумеется, мгновенно сместили с должности. Учитель его, профессор Чижевский, осмелившийся публично возразить Хрущеву, умер от сердечного приступа после очередной разборки. Как с грустью вспоминает отец, на похоронах было совсем мало людей. Духи страха витали над тимирязевским миром. К тому же академию опять собрались закрыть и перевести подальше от Москвы.

Специальные фолианты, посвященные истории академии, всегда были скучными и чересчур верноподданическими. Во всяком случае, те, что попадались мне в руки. Даже в книге, вышедшей в 1982 году, о нечаевском деле две-три строчки, между прочим, как о факте незначительном. Мне же всегда казалось, что тень Нечаева лишь притаилась на время в недрах старинного парка и в любое время может стать видимой и отчетливой.

В восьмидесятые годы мы с той же Натальей Т. читали документы, связанные уже с судом над нечаевской группой, который называли первым гласным политическим процессом в России, причем очень громким, привлекшим внимание и Запада. Личность Нечаева казалась нам уже не такой однозначной, как поначалу. Он представлялся существом двойственным, загадочным и демоничным. И, скорее, принадлежал литературе, нежели жизни. Теперь мы называли его Верховенским, имея в виду роман «Бесы». О реальном же человеке по фамилии Нечаев, умершем от водянки в равелинах Петропавловской крепости, мы будто и забыли вовсе. Немудрено. Дети советского времени, мы были воспитаны литературой, жили по большей части жизнью искаженной, выдуманной. Миражи и иллюзии были лучшей частью нашего призрачного, искривленного существования. «Бесы» Достоевского вышли уже в солидном тридцатитомнике, с подробнейшими комментариями. Мне особенно нравились выдержки из речи адвоката Спасовича, который рассказывал на суде легенду, объясняющую, что такое поветрие, говоря другими словами – эпидемия или всеобщий дурман. В легенде поветрие представлялось женщиной с кровавым платком. Там, где появлялась ее зловещая фигура, люди умирали тысячами. Олицетворением подобной мировой язвы и считал адвокат Нечаева, называя его человеком страшным, роковым, отмечая в нем прежде всего дьявольскую сущность, не чуждую, однако, красоты и поэзии.

Через какое-то время моя выдумщица Наталья, так любившая сумеречный Тимирязевский парк с его чудесами и тайнами, неожиданно бросила работу в академии, уехала куда-то на Север. А вернувшись в Москву, в один из пасмурных февральских дней неожиданно для всех повесилась в своей квартире. Ей не было и тридцати семи...

И вот теперь, в конце девяностых, я снова иду по Лиственничной аллее. В новой жесткой реальности академия живет как будто тихо и спокойно, без бурь и потрясений. И, кажется, вполне вписывается в современный порядок вещей, готовит фермеров для новой жизни. Может быть, они и поднимут с колен многострадальную русскую деревню? Лиственничная аллея стала заповедной зоной, поэтому и кажется мне заколдованной. В Тимирязевском парке на месте, где произошло роковое убийство, поставлен указатель. По-прежнему высоки там деревья и царственен главный пруд. И все же...

Я уже заканчивала эти заметки, когда наткнулась на короткую статейку в газете. Цитирую дословно: «В декабре 1997 года 20-летний гомосексуалист убил своего друга-ровесника за отказ участвовать в «голубых» оргиях. Убийца нанял 18-летнего киллера, которому за убийство товарища пообещал заплатить 2000 долларов. Подельники в одном из подвалов приковали жертву наручниками к отопительной трубе. Связали ноги, залепили пластырем рот. Поочередно изнасиловали пленника, затем младший задушил его удавкой. Тело убиенного преступники запаковали в коробку из-под телевизора и утопили в одном из водоемов Тимирязевского лесопарка».

Татьяна ЗЕМСКОВА