Удовольствие владеть лесом

В круглом старинном зале на кафедре лесоводства, геологии и охраны природы Тимирязевской сельскохозяйственной академии я увидел необыкновенную библиотеку. Тяжелые тома стояли на стеллажах, поражая воображение дивными переплетами. Присмотревшись внимательнее, я обнаружил, что все без исключения «книги» — деревянные. То были срезы различных пород деревьев; кора их напоминала корешки древних книг.

Почти все древесное богатство мира собралось на этих стеллажах. А добрая часть «томов» поступила сюда из леса, который находится прямо на территории Москвы и известен москвичам под именем лесной опытной Дачи. Питомники Дачи служат одним из источников озеленения столицы. Такой лес — чудо в большом городе. С ним, по мнению отечественных и зарубежных ученых, не идут в сравнение даже такие всемирно известные зеленые массивы, как лондонский Гайд-парк и парижский Булонский лес.

Жизнь этого естественного уголка природы, который вот уже 125 лет сохраняется вопреки жестоким законам городского быта, окружена ореолом легенд. Но в последние годы на долю московского заповедника выпали нелегкие испытания.

Василий Александрович Мотавкин — лесник по призванию. Однако, потомственный плотник, плотником и оставался почти всю свою долгую жизнь. До войны, живя на Вологодчине, рубил избы, а после Победы строил дома в Москве. В Москве же и произошло с ним то, о чем он, наверное, мечтал всегда, но что по законам бытия должно было произойти не в большом городе, а в родной деревне, где лес начинался прямо за порогом избы. Короче: на семидесятом году жизни Мотавкин стал московским лесником.

Сейчас ему восемьдесят. Он невелик ростом и худощав, легок и подвижен, ходит чуть семеня, но в лесу за ним не угнаться. С балкона десятого этажа, где живет Мотавкин, лес кажется островом, заброшенным в море железобетона. Город наступает на него со всех сторон, обхватив тесным кольцом асфальта. Трудно даже представить, что полтора века назад лес рос здесь свободно и буйно, укрывая могучим шатром пригородные поместья и деревни...

Тот остров и есть опытная лесная Дача. Здесь наперекор цивилизации растут вековые дубы, сосны и лиственницы, текут мелкие речушки, ползают ежи и кроты, прыгают белки, шевелятся муравейники, пахнет грибами и малиной... И лишь немногие знают, как сумел выжить этот заповедный уголок, пронизываемый смогом, оглушаемый ревом несущихся мимо поездов и машин, наводняемый вопреки всем охранным заповедям тысячами местных жителей и все теснее сжимаемый стеной рвущихся к небу зданий.

Оторвавшись от родных мест, Мотавкин жил воспоминаниями о своем лесном крае. Однажды в выходной, гуляя по Москве, набрел на лесную опытную Дачу и, потрясенный, решил во что бы то ни стало перебраться сюда поближе. Став соседом Дачи, он воспринял обиды, чинимые ей городом, как свои собственные. Явился в лесную контору. Тут требовались лесники, умеющие плотничать: измученные бесконечным людским нашествием руководители заповедника решили надежно огородить лес. Так Василий Александрович Мотавкин на склоне лет занялся охраной природы — делом, важнее которого, по мнению бывшего плотника, нет ничего на свете.

Я уговорился с Мотавкиным, что он возьмет меня с собой в обход. И, поджидая его в директорском кабинете Дачи, исследовал старинный фолиант: «Таксационную книгу, составленную в 1863 году».

Родословная Дачи такова. Когда-то здесь было имение Петра Первого. Затем оно перешло к графу Разумовскому. А в XIX веке его приобрел богатый московский аптекарь Шульц, который три десятка лет хищнически эксплуатировал здешние леса. В 1861 году министерство государственных имуществ откупило у Шульца имение за 250 тысяч рублей для устройства в нем Петровской земледельческой (ныне Тимирязевской сельскохозяйственной.— Л. Л.) академии. Близ нее поселился известный исследователь русских лесов Варгас-де-Бедемар. Запущенные перелески, прогалины, березки да осинки — вот что представляла собой тогда будущая Дача. Варгас-де-Бедемар первым обратил внимание на состояние Дачи и сформулировал правила ведения лесного хозяйства. Он писал, в частности, что надо заменить расстроенные и худосочные древостой ценными и продуктивными...

«Цель устройства Петровской Дачи,— читал я,— состоит в том, чтобы привести Дачу в такое состояние, при котором она смогла бы всегда служить образцом рациональных приложений науки лесоводства...»

На стенах кабинета висели портреты крупнейших ученых — основателей и руководителей Дачи. Собичевский, Графф, Турский, Нестеров, Эйтинген, Тимофеев... Они превратили московскую лесную лабораторию в центр отечественного лесоводства.

Нынешний ее хозяин сидит за огромным столом, сработанным из дуба. Профессор Николай Григорьевич Васильев напоминает скорее таежного охотника, чем кабинетного ученого. Уроженец Сибири, исходивший тайгу от Урала до Приморья, он приехал в Москву, чтобы принять уникальное наследство — 250 гектаров леса, завещанных столице в прошлом веке.

— Вы бывали в Елабуге? — неожиданно спрашивает Васильев. И, не дожидаясь ответа, продолжает: — Вокруг Елабуги росли некогда сосновые леса, воспетые художником Шишкиным. Помните «Корабельную рощу», «Утро в сосновом лесу»? Нынче эти леса не узнать... А все же знаменитая пермская сосна сохранилась. Только не под Елабугой, а в десятом квартале нашей Дачи. Пойдете в обход, обратите внимание на «сосны Турского» — весьма приметные деревья...

— Николай Григорьевич, прибыли таксаторы из Всесоюзного объединения Леспроект,— сообщает секретарь.

— Пусть заходят.

На стол ложится карта Дачи. Сейчас начнется обсуждение ее дальнейшего лесоустройства. Эта кропотливейшая работа начиная с 1863 года проводится каждые десять лет. Таксаторы определяют точный возраст деревьев, их диаметр и высоту, обдумывают, как сохранить здоровье леса.

— Сейчас это особенно важно,— замечает Васильев.— Никогда, за всю историю лесной опытной Дачи, положение ее не было столь напряженным.

...Я иду с Мотавкиным по лесной просеке и всем телом ощущаю, как в меня входят тишина и прохлада.

— Хотите взглянуть на Петровскую дубраву?

Мотавкин сворачивает на узкую тропинку, уходящую в сумрак тесно стоящих деревьев. Осторожно отводя руками высокие папоротники, выходим на поляну, вокруг которой стоят корявые дубы-великаны. Мощные стволы в три-четыре обхвата будто навсегда вросли в землю.

— Эти дубы, по преданию, сажал еще сам Петр,— говорит Мотавкин.— Им уже лет под триста.

Петровская дубрава — быть может, единственное в облике Дачи, что осталось неизмененным со дня ее основания. Вот характеристика этого леса, данная таксаторами в 1863 году. «В Петровской Даче произрастают сосна, береза, осина, дуб и ель, изредка встречается клен, козья ива, белая ольха, а также липа, растущая в виде подлеска...» По сути дела, эта характеристика подошла бы и сегодня для любого русско-европейского леса. Но для опытной лесной Дачи она явно устарела. Изреженный дубняк — излюбленное место прогулок светской московской публики, упомянутый в первой таксационной книге, давно исчез, и теперь там стоят плотные аллеи красных и пирамидальных дубов. Чахлый осинник сменила лиственница — русская, польская, сибирская. Клены редких видов встречаются на каждом шагу, а липа, бывшая некогда подлеском, захватила почти целый квартал. Что касается сосны, которой таксаторы сулили большое будущее («здешний суглинок для нее особенно удобен»), то она стала настоящей царицей московского заповедника: с десяток ее видов занимают «верхние этажи» всех тринадцати кварталов Дачи.

Мотавкин останавливается возле настоящей корабельной рощи — это «сосны Турского», так окрестили пермскую сосну, высаженную здесь в 1891 году тогдашним директором Дачи профессором Митрофаном Кузьмичом Турским. И я вспоминаю любопытную историю, которую мне рассказал Васильев...

Семена этой сосны, присланные из Пермской губернии, оказывается, были посажены не только в Москве, но и в Польше, и под Тифлисом. А спустя почти сто лет на Дачу внезапно приехали польские лесоводы. Гости были взволнованы, ошеломлены. Оказывается, польские лесоводы были уверены, что лесной опытной Дачи не существует: до них дошли сведения, что знаменитые лесные кварталы давно уже уступили место кварталам жилых домов. В это нетрудно было поверить: мыслимо ли сохранить естественный лес, попавший в орбиту бурлящего города? И вот, приехав на симпозиум в Главный ботанический сад АН СССР, где один из польских ученых делал сообщение о пермской сосне, «проживающей» под Варшавой, они узнают, что Дача существует и, более того, там растут сосны того же возраста!

У входа в соседний квартал вижу табличку: «Пробные площади». Здесь экспериментировал профессор Владимир Петрович Тимофеев, который и работал и жил прямо на Даче. Он умер семь лет назад, но опыты, начатые им, продолжаются.

— Обратите внимание,— поясняет лесник.— Деревья тут растут парами: лиственница с елью, сосна с липой, тополь с березой... При умелом сочетании пород деревья, как братья и сестры, помогают друг другу расти...

Он умолкает, заметив пень, покрытый свежими опятами. Но по грибам прошлась чья-то торопливая рука.

— Вот, не успели появиться — уже обобрали,— хмурится Мотавкин. — Никак не доходит до сознания: в заповеднике ничегошеньки трогать нельзя. Как-то встретил тут грибника, так он мне говорит: «Жалко тебе, что ли, грибов? Пропадут — никому не достанутся». Но в природе ничего не пропадает. А грибы, заметьте, еще и корни деревьев укрепляют.

— Много людей сюда ходит?

— Лет десять назад вообще отбоя не было. Ходили, как по собственному дому, пикнички устраивали. Теперь тут дежурит милицейский пост. Пришлось и ограду сделать, чтобы обозначить границы заповедника. Такую красоту каждый москвич должен беречь как зеницу ока, гордиться ею. Иначе ни ограда, ни милиция не помогут. Вот, смотрите...

В лесу зияла широченная тропа, набитая тысячами прошедших ног.

— Топчут лес. В этом одна из причин сухостоя. Земля прессуется, корням деревьев нечем дышать, они рвутся наружу, оголяются — тут дерево и вовсе пропало.

Он вынимает из-за пояса маленький острый топорик и обрубает сучья у поверженной пихты. Потом складывает их в кучу, приговаривая:

— Даже мы, лесники, ходим только по просекам, а в самую гущу заходим лишь по делу: замаркировать больное дерево, вырубить сухостой, вывезти ветровал. Бывают ведь и критические ситуации: весной 1984 года над Дачей пронесся настоящий ураган, только на моем участке ветер повалил 250 деревьев...

Вскоре выходим к маленькому озерцу, заросшему осокой. Над тихой водой клонятся ивы, из зеленой ряски выглядывают головки кувшинок. В прибрежных кустах перекликаются певчие дрозды. Это Оленье озеро. Название его пришло из легенды, согласно которой царь Алексей Михайлович (Тишайший) убил в этом месте оленя. Олени, волки, даже медведи водились здесь вплоть до середины прошлого века, но в конце концов не выдержали соседства с растущим городом. А вот птицы остались, размножившись необычайно.

Известный орнитолог, кандидат биологических наук Евгений Равкин, ведущий на Даче наблюдения, подсчитал, что тут гнездится около 75 видов птиц, а по количеству их больше, чем в любом подмосковном лесу. Большая и малая синицы, дрозды — певчие и рябинники, пеночки, зарянки, славки-Черноголовки... Все эти труженицы и певуньи да еще перелетные птицы, которые используют Дачу как место отдыха во время весеннего лета с юга на север, приносят огромную пользу лесу. Но и тут сказывается негативное влияние города: лесные птицы то и дело подвергаются налетам серых городских ворон. Решено поставить на Даче специальные ловушки для отлова этих хищных птиц.

На изгибе Жабинки, полувысохшей речушки, струящейся через всю Дачу к Тимирязевским прудам, встречаем инженера-гидролога Галину Денисовну Пилецкую. Устав от ходьбы, она отдыхает у родника.

— Сегодня снова обследовала Синичку,— сообщает Пилецкая.— И скажу прямо, потрясена: устье реки обрезано железной дорогой, верховье застроено жильем. Удивляюсь, как она еще дышит. А вода уже заражена городскими стоками...

Галина Денисовна достает из полевой сумки гидрологическую карту Дачи.

— Обратите внимание: за последние полвека из-за дорожных и городских работ уровень территории Дачи сильно понизился по сравнению с уровнем города. В результате сюда устремились городские стоки. Если так будет продолжаться и дальше, заповеднику угрожает серьезнейшая опасность.

— А что можно предпринять? — интересуюсь я.

— Во-первых, срочно начать строительство специального водостока. Во-вторых, полностью обновить старый дренаж. Это даст лесу свежее дыхание, поднимет уровень грунтовых вод, остановит развитие болот. Но даже эти элементарные проекты осуществить не так-то просто. Сколько приходится биться нашему заведующему лабораторией лесоводства Александру Михайловичу Бородину! Сплошь и рядом находятся люди, которые на полном серьезе считают, что лесная опытная Дача мешает интенсивному развитию города. С таким же успехом можно утверждать, будто реки, гибнущие от ядовитых промышленных сбросов, мешают работе заводов и фабрик...

«Порча и уничтожение природы человеком составляет самое тяжкое и труднопреоборимое явление, действие которого все время усиливается»,— писал в свое время профессор Эйтинген. Поводом к этому, теперь уже не новому выводу послужили постоянные наблюдения ученых за влиянием на Дачу Виндавской (ныне Рижской) железной дороги, участок которой пролег рядом с Дачей еще в начале века. Эти наблюдения, начатые профессором Н. С. Нестеровым и продолженные Г. Р. Эйтингеном, посеяли тревогу: среди деревьев, растущих рядом с полотном дороги, увеличилось количество сухостоя, значительно раньше природных сроков стала опадать листва. Но ведь то было лишь начало... Спустя еще два-три десятка лет Дачу стал душить асфальт, по которому помчались тысячи автомобилей. А сегодня принят проект строительства прямо на заповедной территории участка нового автомобильного кольца.

И вот я снова в кабинете Васильева.

— Спору нет: Москве как воздух нужна еще одна транспортная артерия,— размышляет Николай Григорьевич.—Но проектировщики Главного архитектурно-планировочного управления не учли одну совсем «незначительную» деталь: участок магистрали, который согласно проекту должен пройти через Дачу, потребует вырубки как минимум десяти тысяч деревьев ценнейших пород. Я уже не говорю о пагубном влиянии трассы еще на 120 близлежащих гектаров уникального леса...

Профессор умолк. А мне вспомнился один примечательный факт. В 1941 году, когда на Москву сыпались вражеские бомбы, кто-то предложил поставить в заповедном лесу зенитную батарею. Предложение отнюдь не было лишено смысла. Но... его категорически отклонили, дабы не подвергать Дачу нападению с воздуха.

250 гектаров... Конечно, это капля в море Москвы, небольшой участок земли, территория одного микрорайона. Но 250 гектаров леса, равного которому нет ни в одном городе мира,— это наша общая гордость, бесценное наследие. Главное достоинство опытной лесной Дачи заключается в ее непреходящей роли как научного объекта, где были заложены первые в России долгосрочные лесоводческие эксперименты. Здесь собран бесценный генетический фонд, акклиматизированы и изучены около 140 пород деревьев и кустарников. Продолжаются классические опыты, рассчитанные на десятилетия вперед. Эти исследования включены в международные биологические программы (в том числе в программу ЮНЕСКО «Человек и биосфера»), которые актуальны для решения вопросов взаимовлияния леса и города.

125 лет назад в первом отчете об организации лесной опытной Дачи были вписаны такие сокровенные слова: «Удовольствие владеть лесом обходится всегда дорого. Но цель этого мероприятия как государственного стоит выше коммерческих интересов».

— Я бы даже сказал, неизмеримо выше,— говорит Васильев.— Ведь нынче как никогда остро перед нами встают заботы о здоровье большого города. Зеленый массив Дачи — это не только научная лаборатория. Наш заповедник — это своего рода генератор, дающий городу полмиллиарда кубометров кислорода в год.

Профессор встает из-за стола. Он собирается в новый питомник, приглашает и меня.

— Вводим сейчас совершенно новые культуры. Как-то они приживутся...

Научный руководитель питомника, кандидат биологических наук Герман Павлович Тафинцев показывает нам японскую айву (я видел этот кустарник еще весной, когда он цвел ярко-красными цветами), облепиху, ветви которой усыпаны первыми ягодами, рододендрон даурский... Эти растения Тафинцев сажал когда-то в Иркутской области, в Хабаровском крае, Приморье — краях, где, как и Васильев, поработал немало лет.

— Вас удивляет, наверное,— замечает Васильев,— как это мы с Тафинцевым, привыкшие действовать на сибирских просторах, сумели найти себя в этом микролесу?

Такая мысль действительно приходила мне в голову, но до детального знакомства с лесной опытной Дачей.

— Хотите парадокс? — предлагает Николай Григорьевич.— Да будет вам известно, что в научном отношении сибирские и дальневосточные леса сегодня изучены гораздо лучше и глубже, чем леса коренной Руси: псковские и новгородские, калининские и смоленские, калужские и брянские... Причина, надеюсь, ясна. В связи с открытием новых месторождений и гигантским развитием производительных сил Сибири все главные научные силы были брошены на Восток. Конечно, этому способствовал и особый интерес ученых к флоре и фауне тайги, ее дикости и экзотике. Но, кажется, настало время вернуться назад, чтобы вплотную заняться восстановлением и сохранением русско-европейского леса.

Прежде чем возглавить кафедру лесоводства Тимирязевки и, соответственно, московский заповедник, Васильев несколько лет провел в экспедициях, изучая здешние леса. Его поразила их запущенность и расстроенность. Конечно, во многом тут была виновата война, которая пожарами прошлась по зеленым рекам России. Сотни тысяч пуль и осколков до сих пор еще сидят в израненных деревьях, заставляя их умирать медленной смертью. Во многих лесных областях лучшие породы были вырублены немцами.

— Да, война — страшное бедствие не только для человека,— тихо произносит ученый.— Странно, что мы порой забываем об этом. И вот, залечивая раны, нанесенные стране огненным лихолетьем, восстанавливая испепеленные села и города, мы, к сожалению, мало думали о наших лесах. Тех самых лесах, которые помогали защищаться, выжить и победить. А потом и строиться...

— Вероятно, еще не поздно вспомнить о своем долге?

— Нет, не поздно. Но чтобы вернуть этим лесам былую силу и красоту, понадобится не одно десятилетие, помощь всего народа, всех ученых, всех лесных лабораторий. Огромные надежды мы возлагаем на лесную опытную Дачу. Ведь именно здесь многие исчезнувшие породы деревьев обрели, можно сказать, вторую жизнь. Взять хотя бы лиственницу: ее почти не осталось в русских лесах, а нынче благодаря нашему питомнику только в Московской области она растет уже на 50 тысячах гектаров.

...Мы идем по заповеднику, вокруг которого стеной высится город. Помнят ли сегодня москвичи, как защищали свой лес в незабываемом 41-м, окружив его противотанковыми рвами и дотами... В тот год на Дачу было сброшено 25 фугасок и 116 зажигательных бомб, но и тут москвичи уберегли свое чудо: представьте, каково было тушить пожары в таком лесу! Переносила Дача и страшные засухи, и шквальные ураганы. Но выстояла, выжила...

Что ждет ее завтра?..

Июнь 1987 год.